Носит аккуратную стрижку, темный шарф, черное длинное пальто, до блеска вычищенные мамой туфли. На руках – кожаные перчатки, скрывающие бархатные пальчики. Всегда с сумкой через плечо, которая, когда идешь, хлопает по заднему месту, подгоняя. Или наоборот по переднему, создавая отрешенный вид. Может, он, тем самым, желает выразить некое равнодушие к окружающим, намекнув им на то, что занят тяжкими думами об их судьбах?
Мы познакомились в университете, а когда пошли гулять, то произвели друг на друга приятное впечатление. Кажется, на нем тогда была рубашка и темный джемпер. Он рассказывал, как не любит Минск за его серые «хрущевки», хотя ему приятно бывать в купаловском театре и ездить на оперу с родителями. Подумалось: «Повезло парню с родными – это ведь они смогли ему привить интерес и любовь к искусству и развить вкус». Он о них рассказывал с гордостью. Отец – гродненский историк-исследователь. И сына увлек историей до такой степени, что он видел себя будущим археологом.
Мой знакомый, когда начали общаться, учился на первом курсе истфака. Мы обсудили все местные галереи и выставочные залы, раскритиковав и похвалив держателей. Продемонстрировали друг другу знание белорусской школы живописи, в том числе – гродненской. Наши вкусы сошлись на Гриневиче, Сильвановичах, «Крызе»… Театральными вкусами тоже поделились. На кукол он еще малышом ходил и Виктора Шалкевича за руку держал. Мы говорили о Гродно, его улицах и милых двориках, о простых людях и об интересных судьбах. Знакомый говорил, что ему нравится писать. Его первый редактор – мама, помогает укладывать тяжкие думы в легкие слова. И я подумала, что из него, должно быть, через пару лет получится интересный публицист-интеллигент.
После этих встреч мы почему-то перестали видаться и на пару лет потеряли нить общения. В следующий раз я встретила его в Лиде на фестивале пива. После концерта БИ-2, когда почти все люди разошлись, а на площади возле ДК задержавшихся ждали компании, мой знакомый… облегчался на цветочную клумбу. «Двушка» лидского стояла возле него смирно, а он возле кустов – еле-еле. Потом, шатаясь, забросил бутылку в другую клумбу и закурил в затяг.
На нем не было черного пальто, но была футболка того же цвета, увешанная булавками. В ожидании зимы он уже начал отращивать волосы и параллельно их засаливать. Передо мной стоял юный бунтарь, выражающий свой протест обывателю.
